Семя Кампанеллы

Доброе слово, упавшее на дурную голову, становится ядом.

Плоть вечной мечты

Существует несколько прекрасных фантазий, воплощающих все самое лучшее и светлое, что есть в нас. Человечество несет их сквозь века, вновь и вновь посвящая им умы и сердца лучших из людей. Это мечта о полете, о бессмертии, власти над материей, и построении справедливого общества, где все будут счастливы.

Иные из них исполнены. Люди поднялись в воздух и достигли Луны. Их власть над природой вещей превышает мечты древних алхимиков. Продолжительность жизни возросла как минимум в два раза. Общественные институты обеспечивают много больший уровень справедливости, чем древние тирании. Но этого мало.

Успехи точных наук искушают грядущей социальной инженерией. Открыв законы, удерживающие в небе птицу из металла, разум отправляется на поиски законов психологических и социальных. Мы хотим видеть их непреложными, как законы аэродинамики. И построить города солнца, способные взмыть над повседневностью.

Метаморфозы борьбы

Мир не совершенен. Чертовски не совершенен. Даже за пределами России. Это грустно, однако, в том есть и хорошая новость. Даже когда порядочные люди победят жуликов и воров, и когда наша страна обретет справедливые суды, честные выборы и человеколюбивую полицию, нашим детям и внукам еще найдется за что бороться.

Только это будет уже другая борьба. И другая страна. И скорей всего, мы даже не сможем понять, за что они борются в построенном для них светлом и честном мире. Но в душе мы все равно будем на их стороне. Важно лишь подготовить им поляну. Чтоб не спотыкались о неприбранные грабли. Как спотыкаются о них многие борцы за будущее.

Борьба за лучшее против хорошего имеет свою логику. Это логика честного перфекционизма. Невротического стремления к совершенству. Совершенство это процесс движения к лучшему, осуществляемый с максимальной внимательностью и любовью. Но нам кажется, что это город, который нужно построить, и там остаться.

Милые мятежники

Нетерпимость к несовершенствам, свойственным всему живому, приводит к скрытой ненависти к миру. И прежде всего, к реальным людям, с их недостатками и проблемами. Из недоверия к жизни у бунтарей прошлого выросла любовь к смерти. Абстракция оказывается важнее чувств. И вскоре начинает требовать жертв.

Сегодня я смотрю на протестное движение в Свободном Мире, и умиляюсь. Прекрасные, милые люди, в наивности бесконечно опасные. Думаю, Маркс был таким же. Он тоже хотел прекрасного и светлого завтра. А спроектировал кошмар. Будто строили его свирепые демоны из преисподней, а не милые добрые люди.

Когда я вижу этих красивых и умных людей, и слушаю их прекрасные прожекты о справедливом обществе будущего, избавленном от насилия и эксплуатации человека человеком, то думаю: Ребята, нам бы ваши проблемы... а вам бы наши. Впрочем, получи иные из этих милых людей возможность на практике реализовать задуманное…

Череп Гамлета

Суждение это право на суд. И каждый есть судья всему, что проходит пред очами в течение жизни. Сейчас перед нами театр.

Если бы Принц Датский восстал из могилы, его бесконечно поразил бы способ, которым потомки обращаются с его костями. Однако, поскольку такой человек реально никогда не существовал, восставать и пить кровь смертных придется его бессмертному автору. Но, учитывая его досадное нежелание являться в мир, я рискну заменить его воображаемым образом. Он вопьется в горло сегодняшней драмы, и отворит ей кровь.

Состав преступления

Велик и грозен список претензий человека к театру. Особенно, если человек думающий, а театр наполнен современностью.

Итак, в чем суть претензий? Современная драматургия слишком возвышена и непостижима умам смертных? Или она притворяется искусством, паразитируя на чувствах просвещенной публики? А может быть, она апеллирует к низшим инстинктам? Или нам просто не нравится происходящее на сцене, а приходится делать вид, и корчить умное лицо, чтоб не прослыть скотом? Все так, и даже много более того.

Сразу перейду на личности. Кто такой актер? Человек, профессия коего состоит в том, что бы убедительно нам лгать. Лгать и притворяться так, что бы поверили. От того актерский удел веками почитался презренным. Актеров не пускали в приличное общество, и хоронили за кладбищем, как самоубийц. Слово актриса было синонимом порочной женщины. Сегодня они кумиры миллионов. Разве нам не обидно?!

Ненадолго вернусь к фактам. Театр это жалкое подобие кино. Его ранняя архаичная форма. Он мешает нам смотреть сериалы, наслаждаться боевиками и вкушать сладость подлинного порно. Ему пора умереть. Но почему-то он не торопится. Более того, он мутирует. Привычные границы жанров странно искажаются. Форматы смешиваются. Знакомые пьесы предстают в совершенно ином обличье. Это страшно.

Обвинительное заключение

Беспощадны слова, готовые сорваться с уст по адресу театра. И лишь искусно поддерживаемая корректность удерживает нас.

Театр это правдоподобное искажение правды. Рассказ, создающий ощущение сопричастности событиям, не покидавшим головы драматурга. В античной драме равными участниками действа были воображаемые боги, призываемые всякий раз, когда логика надуманного сюжета заводила автора в тупик. Затем функция богов перешла к музыке, нежно вуалирующей темные места. Сегодня их роль играет мат.

Язык современной драмы - абсцентная лексика. От обнаженного слова действие скользит к голому телу, наполняя классические сюжеты сценами совокупления. Короли и герои минувшего совлекают одежды и овладевают спутницами под напряженное молчание зала. Это зовется новым прочтением классики. При нехватке режиссерской дерзости, половой акт заменяется намеком. Это досадно и совершенно нечестно.

За тысячи лет существования театр использовал все возможные сюжеты. Все что можно было сказать о людях, сказано. Остается перепевать старые песни, облекая их в новые одежды. Или устраивать винегрет из обрывков классики. Современный сюжет не имеет ни завязки, ни финала. Диалоги пусты, и лишь обилие мата создает иллюзию смысла. Театр это голый совокупляющийся король. Ему здесь не место.

Выступление защиты

Однако, есть у театра смягчающие оправдания. И немалая в нем польза, и добро, многократно попирающее воображаемый вред.

Классическое искусство не было развлечением. Оно увлекало душу в края, куда та не решилась бы отправиться сама. И она возвращалась от туда очищенной. Блаженствующей, легкой и познавшей в себе то, чего не чаяла. Сценическое действо возвышало, позволяя сознанию сформировать новые смыслы и придать картине мира боле сложную структуру. Драма есть корень и плодородная почва всякой мудрости, философии и науки.

Наследовавший ей театр средних веков и классической эпохи был единственным глотком свободы в царстве жестокости и принуждения. Местом, где дух совлекал с себя свой окровавленный доспех и облекался в светлые покровы мечты. Созерцание сценического действа очищало огрубевшие души, возвращая им способность мечтать. Коллизии сюжета обращали к поиску смысла внутри, отвращая от вечной борьбы и охоты на воображаемых врагов.

Современная драма суть высшее выражение истории театра. Когда сюжеты исчерпаны, нет смысла множить сущности. Мы больше не бредем во тьме, на ощупь взыскуя правды. Мы знаем ее, и умеем явить зрителю на понятном ему языке. На языке, прямо обращающемся к глубинным слоям нашего подсознания. И тогда таинственный свет внутри откликается нам. Хотя это требует усилия. Но без этого мы не сможем быть людьми. Мы просто утратим душу.

Смертный приговор

Когда спадает пелена, открывается истина. Каково реальное состояние театра, и каких новых фокусов нам ждать от него?

Театр прожил прекрасную жизнь. Она была полна великих дел и пустой суеты, досадных ошибок и важных уроков. Завершилась она величественной и незаметной смертью, присущей умудренным мудростью. И вслед, как водится у всего, осознавшего свою суть и предназначенье, последовало новое рожденье. Виновных нет. Всему свой срок. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Нам же интересно будущее.

Нет смысла реанимировать труп классики. В одну реку не войти дважды. И даже единожды. Потому что всякая история суть реконструкция истории. То есть, театр. Какой окажется новая сцена, и чем заполнит ее причудливая фантазия режиссеров, актеров и драматургов? Думаю, они не знают сами. Однако, на то он и театр, что бы заполнить вымыслом пустую сцену. И выдать ее за наполненную смыслом правду.

Драма распадется. Первая тенденция продолжит превращение в перфоманс. Она переместится из пыльных залов на подиумы баров и ночных клубов. Обнаженка и мат перейдут в стриптиз и высокое порно. Вторая доведет до логического завершения исцеляющий аспект театра, став медицинской процедурой. Третья предстанет возрождением античной драмы. И займет место, освобожденное ушедшими богами. Да будет так. Это все.

Вербально обнаженные

Не возбуждай дерзким языком тех, кто об этом не просит...

Слово не воробей, но и не орел. Клюет по зернышку, а целит в глаз. И поражает в сердце. Шрамы, оставляемые им, превосходят след от картечи. Попадание вовремя произнесенного слова в голову в состоянии взорвать ее со всем содержимым. Что ни говори, штука опасная. Однажды я сравнил ее с ядовитой змеей, и судя по последовавшей реакцией понял, что прав. Никогда не обнажайте слова, если не собираетесь стрелять.

Слово о неприкрытом одеждой

Однако есть в этом мире слова, изначально обнаженные по своей природе. Или, выражаясь яснее, слова для наименования обнаженных частей тела. А равно и процессов, с ними время от времени происходящих, либо ими производимых. Ради удовольствия от коих оные части тела нам даны. Во всяком случае, большая часть их обладателей, не вдаваясь в детали, склонна полагать именно так. Не станем же их разочаровывать.

И пока эти части наших тел существуют, неизбежно и наличие обозначающих их слов. Более того, до тех пор, пока означенные части и действия остаются прикрыты, будут считаться запретными и соответствующие слова. Табуирование визуального контакта неизбежно порождает табуирование контакта вербального. Слово удаляется из контекста публично употребимого вслед за сокрытием обозначаемого им объекта.

Легко представить, что если бы в нашей культуре объектом табуации стала бы еда, а вслед за тем и части тела, связанные с приемом пищи, то вскоре все связанные с этим слова попали бы в разряд нецензурной площадной брани. Приличные люди стали бы морщиться, заслышав их, и затыкали бы уши детям. А солидные ученые на всем серьезе рассказывали бы нам о высокой культуре, падении нравов и сбережении чести смолоду.

По мере снятия табу на интимность, и превращения сексуальности в публичный акт, покидают тень и сокрытые слова. Маргинализованное репрессивной культурой легализуется. Недавно запретное заполняет мейнстрим. Степень толерантности становится мерой идентичности. По агрессии к ранее табуированной лексике легко распознать агента регресса. Репрессивная авторитарная культура не сдает позиций без боя.

При этом преждевременное и агрессивное обнажение является тем же актом агрессии. Публичное принуждение к вербальному контакту с органами, контактировать с которыми пока не входит в мои планы, является формой изнасилования. И должно преследоваться столь же жестоко. Слово есть продолжение руки, а мат это продолжение половых органов, достигающее моего уха. Поэтому я хочу, чтоб его убрали подальше.

Ясно, что люди агрессивные требуют не только убрать от себя незримый удлинитель детородного члена, но и настаивают на оскоплении. Или как минимум, на юридической кастрации, то есть на законодательном запрете его обнажать. Под страхом грома и молний, морального суда и огромных штрафов, сопровождающихся показательными процессами. При этом пойманные должны каяться и смотреть виновато.

Столь же логично, что осужденные нелегитимным судом матерщинники, будучи людьми тонкого душевного склада, вопиют о попрании неотделимых прав человека. На что слышат определение свободы как осознанной самоцензуры, сиречь оскопления своего языка своими же собственными руками. По счастью, новому поколению не понять мазохистские игры отцов, так что руки к ножницам тянутся крайне редко.

Слово о священном и тайном

Совершенно естественно, что употребляющие мат в публичном пространстве делают это из лучших побуждений. Во всяком случае, сами они в это верят. Ко всему прочему, они чаще всего являются образованными людьми, что способствует формированию у них весьма изощренной аргументации собственного поведения. Что и отличает их от уличного хулигана, в подобного рода обоснованиях совершенно не нуждающемся.

Вслед за приведенной в первой части системой аргументации, матерщинник пускает в ход тяжелую артиллерию. Что вовсе не странно, ибо когда человеку не достает собственных сил, он обращается за ними к небесам. Тогда, вслед за площадной бранью под сень приличного собрания вступает нуминозное. Древние боги, демоны и архетипы спешат на помощь абсцентной словесности. И у них это здорово выходит.

Логика сакральной аргументации такова. Части тела, ответственные за сексуальность, табуированы были не просто так. Ибо некогда почитались они как места пребывания богов, и даже их анклавы на территории человеческого тела. Они, подобно космическим кораблям, доставляли древних божеств в наш мир, служа им убежищем и домом. А может быть даже и временным телом, в силу удобства прикрепленным к нашему.

В них обитал бог, оттуда руководя всеми нашими помыслами, делами и движениями души. В то счастливое время боги еще не удалились на небо, и не бродили среди нас, а присутствовали в наших телах как водитель в любимой машине. И судя по заверениям поклонников теории, это был золотой век. Чему я сам охотно верю. Однако, те добрые времена безвозвратно прошли. И настало царствие иных богов.

Когда древние боги оставили свои детей, в их сердцах воцарился безумный, ревнивый и невидимый бог из далекой пустыни. Он требовал отринуть все, напоминавшее людям о старых богах. И даже требовал отсечь от себя их жилища, и отдать ему. Люди долго торговались, что нашло искаженное отражение в их священных книгах как жертвоприношение собственного сына. Однако, по счастью бога удалось провести.

Назначенный в жертву Сын был заменен ритуальным бараном, а орган, служивший древним богам походной кибиткой, разрешено было оставить себе, поднеся Господу лишь его крышу. Впрочем, на том бог не успокоился, и в конце концов вместо человеческого сына принес себе в жертву своего собственного… но это была уже совсем другая история. А от той давней коллизии произошли все дальнейшие приключения.

Сейчас уже трудно понять, были ли слова, называвшие ставшие запретными, и чудом сохраненные части тела, запрещены самим грозным божеством, или люди сами начали остерегаться употреблять их из страха вызвать его гнев и привлечь лишнее внимание. Однако, вскоре сакральное обратилось в запретное, а затем и в стыдное, морально осуждаемое и уголовно казнимое. На этом и расцвела культура репрессивного авторитаризма.

Слово об утаенном в мешке

Общество, построенное на страхе перед обнаженным телом, неизбежно становится чудовищным. Лишенные права заниматься сексом молодые люди вынуждены заниматься войной, находя в том естественный выход кипящего либидо. Слова, означающие секс и интимные части тела, будучи запрещены и опорочены, превращаются в слова молитв и воинской присяги. Любовь обращается в жестокость, фанатизм и гнев.

Однако, шила в мешке не утаишь. Тем более трудно утаить собственное причинное место, хотя можно вести себя так, словно его нет. Репрессивная культура вынуждает прятать выпирающее из одежд в словесную шелуху. Однако, сокрытое в штанах вылезает дерзко и зримо совершенно в ином месте. Что не удивительно, ведь когда в одном месте убавится, в другом неизбежно стоит ждать прибавления.

По этому всякая репрессивная культура неизбежно создает визуальный ряд, имеющий выраженную сексуальную символику. Это культ оружия, грозными фаллическими формами проникающего в тела покоренных жертв. Это и архитектурные формы. Торжествующе и дерзко устремленные в небеса каменные формы куполов, колоколен и минаретов. Женственно распахнутые окоемы бассейнов, фонтанов и дворцовых арок.

Даже детали религиозного культа вопиют об отвергнутом. Неумолимо проникающие сквозь плоть распростертого бога безжалостные гвозди. Стекающая по его ногам девственно чистая кровь. Ритмичные движения раскачивающихся в поклоне тел, и нежные быстрые пальцы, ласкающие маленькие шарики четок. Религиозная жизнь это пиршество суррогатов. И в силу того она столь агрессивна ко всему подлинному.

Однако, сколь веревочке не виться, а природа берет свое. Минули века, и древний бог то ли умер, то ли серьезно заболел. Бытует версия, что он, устав от нас, удалился в далекие миры, и наводит там сейчас свои порядки. Или, погрузившись в глубокой медитации в сердце свое, он обрел там сияющую светом пустоту, распавшись на лишенные смысла слова. А может быть, и не было вовсе никакого бога.

Возможно так же, что он был свергнут другими богами, среди коих нашлись наши старые знакомцы. Ныне, одержав победу, боги минувших эпох вновь возвращаются в привычные жилища. И каждое новое поколение ощущает их присутствие в своих телах все сильнее. Древние кукловоды вновь правят миром через посредство наших видений, фантазий и снов. Похоже, что они и не уходили слишком далеко.

Под нежной поступью вернувшихся исполинов, рассыпается в прах культура минувших эпох. То, что кажется нам чередой кризисов и безумием революций, есть лишь тонкое покрывало на сокрытой от глаз смертных глубинной реальности. И ныне мы живем на кипящей поверхности вновь созидаемого мира. Вместе с старым миром умирает и его язык. Сквозь разломы в сознании бьет ключом кипящая лава. И мы ее слышим.

Слово о доподлинно желанном

После столь мощной метафизической подготовки, хочется пасть матерщиннику в ноги. Ведь в свете открывшихся нам таинств, все видится по-иному. Вчерашний похабник и глумливец предстает нам как воин света, несущий провозвестие грядущего добра. Мы же, в постыдном страхе, пытаемся изо всех сил уцепиться за летящие из под ног обломки старого мира. И только слово его еще способно изменить наш удел.

И, как и принято у характерных представителей репрессивной цивилизации, мы уже вострим топор. Но хотя в этих резонах есть доля истины, существует и другая правда. Подавляемая репрессивной культурой сексуальность трансформируется не только в символически замещающие ее артефакты материальной атрибутики. Не только в культ оружия и практику насилия. Не только в поклонение безжалостному богу.

Сексуальность превращается в речь. Реальный секс замещается разговорами о нем. Соблазнение становится потоками слов, имитирующих прикосновение к обнаженному телу. К самым интимным и возбуждающим частям его. Язык замещает собой член. Причем делает он это как буквально, так и метафорически, пронзая собой сразу несколько пластов реальности. Слово, обозначающее вещь, символически заменяет ее.

Для глубинных слоев нашего мозга абсолютно все равно, откуда приходит импульс, требующий реакции. Непосредственно от органов чувств, воспринимающих реальный объект, от нейронов, занятых обработкой сигнала, или от конструирующей замещающие образы коры. Слово, ясно связанное для нашего сознания с сексуальной активностью, воспринимается подсознанием как реальная сексуальная активность.

То есть, слово изреченное для нас неотличимо от плоти. Иными словами, субъект, произносящий при нас соответствующие слова, в прямом и буквальном смысле осуществляет с нами половой акт, на который наше тело реагирует совершенно определенным образом. И если это совершается без нашего согласия, то это изнасилование в прямом смысле. На что мы реагируем не вполне понятной с виду агрессией и протестом.

То есть, публичный мат есть акт публичного массового сексуального насилия. Но именно в этом и кроется его предельная привлекательность для множества категорий людей. Всякий, содержащий в себе не реализованные импульсы сексуальной агрессии, и не имеющий возможности безнаказанно осуществить их в реальном мире, удовлетворяет их вербально, оставаясь безнаказанным. И это крайне выгодная стратегия.

С другой стороны, тут же коренится и необъяснимая с виду любовь слабого пола к крепкому слову, вовремя произнесенному их избранником. Либо, за отсутствием его, собственной подругой. Слово замещает дело, уму не стыдно, а телу приятно. Той же природы и замещающий групповую оргию непрерывный мат подростков. По интенсивности ненормативной лексики можно оценить уровень сексуальной удовлетворенности.

…….

И слово стало плотью, и ходило среди нас, но не успокоилось хождением. Осмелев, взялось оно проникать в нас, не разделяя правого с виноватым, а малое дитя с древним старцем. Часть слова упала в землю, и понесла земля. А другая окропила бумагу, тая надежду жить вечно. Плоды первой мы зовем непотребством, а вторые ценим как искусство. Такова магия слова. Или наша собственная дурость. Впрочем, одно редко ходит без другого.

Слово, окропившее бумагу. Для тех, кому показалось мало.

Зигмунд Фрейд «Три очерка о сексуальности»

Александр Лоуэн «Предательство тела»

Герберт Маркузе «Эрос и цивилизация»

Вильгельм Райх «Функции оргазма»

Мирча Элиаде «Кузнецы и маги»

Тень Годунова

Снятся ли царю-ироду бесланские мальчики, и почему за него молиться патриарх, если ему не велит богородица…?

Все перепуталось в русской земле, словно живет она не из прошлого в будущее, и даже не из настоящего в минувшее, а поперек.

Возможно, Русь это космическая Черная Дыра, в которой в конце времен сгинет мир... или тьма скоро смениться Большим Взрывом?

А может быть мы все просто действующие лица вечно повторяющегося спектакля, только сами еще не знаем о том, да и не узнаем никогда?

Фильм

Недавно смотрел нового "Годунова". Ощущение беспросветного ужаса, соединенное с диким восторгом. Хотелось прыгать от радости и пойти зарезать государя.

Исторические коллизии, положенные на актуальный антураж, вызывают мороз по коже. Кажется, будто распался покров реальности, и отверзлась стоящая за ним страшная тайна. И она настолько чудовищна, что хочется бежать без оглядки. Пасть на лицо свое, и скорее забыть открывшуюся бездну. Многие так и поступили.

Что бы не чувствовать этого, надо было быть мертвым. Что бы вынести это чувство, надо быть по настоящему живым. Не все могут позволить себе подобную роскошь. Большинство предпочитает лишь притворяться живыми. При появлении подлинного чувства прячась в раковину критического ума. Им есть чего бояться.

Проходят века, и на этой земле не меняется ничего. Миром правят убогие злодеи, строящие из себя гигантов. Злодеями же правят дикие страсти, принимаемые ими за национальные интересы родины. Народ при этом как был стадом, так и пребудет им до смерти. Однако, кое-что вселяет надежду. Но может быть, я сам искушаю себя.

Театр

Тем временем в столицах заезжие режиссеры ставят все того же Годунова. Бояре в деловых костюмах, стража в омоновской форме, блаженный в прикиде хипстера.

И многим в зрительном зале хотелось того же, что и мне. По счастью, ножа под рукой не нашлось, да и государь пребывал далече. Иначе не миновать бы нам смены династий и внеочередных парламентских выборов. Впрочем, мечты на глазах обретают плоть, облекаясь сперва в слова, а за тем и в организованные структуры.

Словно вернулись времена эзопова языка. Вновь по одной шестой части мира шествует аллегория, явная всякому, но словно не существующая. Хотя за острое слово о власти давно не ведут в подвал и не пускают в расход. Но холодок у многих привычно ползет по спине. Однако, судя по всему, наше новое поколение не мерзнет.

Пока старичье, пережившее коммунизм, привычно празднует труса, юность смеется над страхами. И в этом смехе все больше презрения. Новое поколение не хочет быть народом рабов. Оно не станет говорить шепотом и прятаться по углам. Хотя мы сделали все, чтоб передать ему свою робость. Но молодость сильнее. И она хочет другой жизни.

Маскарад

Идея осовременивать древние сюжеты стара как мир. Еще древние римляне и греки смотрели сюжеты собственной истории в современном им антураже.

Само понятие историзма возникает лишь в новое время. Стареющая цивилизация, устав от побед, начинает искать утешение в прошлом. Становится приличным проявлять интерес к своей истории и к ее деталям. Это водит в привычку, и начинает казаться изначально существовавшим обычаем. Но всякая достоверность есть самообман.

За историческую правду всегда выдавали мечты о будущем. Прошлое это грядущее, опрокинутое вниз головой. Истории о древних царях, героях и пророках были средством воспитания и массовой пропаганды. Но однажды случилось так, что инструмент выпал из десницы правителей. С тех пор мы сами хозяева собственного прошлого.

Однако, не вливают новое вино в старые мехи, и не одевают костюм на истлевшие кости. А если уж одевают, то в этом должен быть кураж. Для такого маскарада нужна веская причина. Очевидно, она у нас есть. Прошлое, переодетое в настоящее, уличает самозваного царя. Главное, что бы царь об этом не догадался. Пусть это станет для него сюрпризом.

Дом мертвого времени

Зачем вы оставили того кто жив ради тех кто мертв...

Недавно прошла у нас Ночь Музеев. Собственно, это модная всемирная забава, и дыхание прогресса наконец-то достигло наших краев. Музеи открыты до полуночи, а то и всю ночь, и всяк бесцельно разгуливающий по улицам зевака отныне в силах приобщиться к вечности и почитать себя с тех пор культурным человеком. И музею весело, и прохожему приятно. Ну, и еще масса всевозможных смыслов.

Все было весело, и даже, смею сказать, прикольно. Но почему-то не оставляло ощущение, что все это одна большая афера. И еще, очень сильны ассоциации с ночью оживающих мертвецов. Да и что еще являет собою музей, как не изыскано раскрашенный гроб? Гигантский, исполненный причудливой архитектуры, ящик, где хранится тлен минувших эпох. Словно прах восстанет и примется ходить...

Чем привлекает нас прошлое? Если отбросить шелуху парадных и бессмысленных слов о корнях, почве, крови, и величии предков, то ценно оно лишь тем... что оно мертво. Оно не существует, и следовательно, ничем не угрожает нам. Прошлое, это единственное место в мире, где человек может чувствовать себя в полной безопасности. Все уже случилось. Нам не о чем беспокоиться.

В отличие от непредсказуемого будущего, и стремительно изменчивого настоящего, прошлое абсолютно статично. Оно мертво. Меняются лишь интерпретации, позиции и оценки, из бесчисленного множества которых всяк легко найдет себе десерт на собственный вкус и лад. Прошлое, это наш бункер. Наше противоатомное убежище. Ни одна самая чудовищная сила в мире не потревожит нас там.

Несуществующее здесь и сейчас прошлое представляет собой идеальное место для бегства. Оно много удобнее и дешевле наркотиков и алкоголя, азартных игр и экстремального спорта. Прошлое это психоз, который всегда с нами. И двери его приветливо распахнуты перед всеми желающими. Особенно широко открываются они в ночь музеев. Дом мертвого времени открывает пред нами свой зев...

Прошлое подобно вампиру. Оно манит, и держит, и зовет, и впустив к нам в горло яд клыков, пьет неотрывно наши силы и волю к жизни. И нам это нравится. Приятно всегда носить своего вампира в себе. Еще приятней, когда к нему можно прийти в гости. На целую ночь. И при изрядно распаленном воображении легко предположить, что за введением этой забавы стоит общество тайных вурдалаков.

Принято считать, будто знать, изучать и любить отеческие гробы, есть непреложный долг и квалифицирующий признак всякого приличного человека. Не проявивший в том должного усердия суть подозрительный мерзавец и иван не помнящий родства. Минувшее ценят по факту его существования... но на самом деле оно не существует. Мы не встретим прошлого. Грядущее убило его, что бы стать настоящим.

Вместо некогда живого, но давно оставившего нас времени, мы созерцаем симулякры. Кости некогда живых героев. Камни и обломки, бывшие свидетелями дел, растаявших в тумане. Впрочем, привычка называть свидетелями истории неживые вещи весьма отдает фетишизмом и некрофилией. Или тщательно замаскированным культом смерти. Культ прошлого это тайная религия постхристианской эры.

И это значит, что полезно чаще вглядываться критическим и беспристрастным взглядом в общественные нравы. В них часто таится второе дно. А под ним легко может скрываться такое, что не приснится нам и в самом жутком сне. Впрочем, с той же степенью вероятности все это может оказаться лишь старой страшной сказкой, рассказанной на ночь. Однако, иной раз сказка может стать былью.

Мяч, игра, и древнее зло

Не мяч я принес вам, но меч...

Футбол, хоккей, и иные бесчисленные способы публично избивать маленький круглый предмет, не имеющий сил дать вам сдачи.

Невинная забава впавших в детство тренированных безумцев при внимательном рассмотрении может оказаться совсем не тем, чем мы привыкли ее считать.

Впрочем, расскажем все по порядку. Прошествуем от наблюдаемого глазом к умопостигаемому, а от лежащего на самом видном месте к сокрытому во тьме.

Наблюдаемое

Всю ночь напролет по городу носилась толпа придурков, радующихся некой спортивной победе. Махали флагами, гудели в гуделки, и орали что-то патриотическое про свою страну.

Как много несчастных, готовых радоваться бессмысленной победе одних лично не знакомых им людей над другими. Возможно, они никогда не одерживали собственных побед?

Впрочем, еще хуже, если одерживали. Потому что всякая победа людей, осуществляющих такое поведение, по своим последствиям окажется много хуже любого поражения.

Схваченное на лету

Пока толпа буйно радовалась спортивной виктории, не дремал и я. И, ориентируясь на всем нам известный обычай пьяного сброда, тут же предположил, что речь шла о футболе, о чем и отписал публично.

Каково же было мое изумление, когда на следующий день выяснилось, что сия потешная баталия была хоккейным матчем, а вовсе не привычным пинанием кожаного мячика по пыльному газону.

Самым же изумительным во всей ситуации было то, что невольную ошибку мою заметили две юные девушки. Отойдя от изумления, вызванного их словами, я понял многое о людях. И не скажу, что это меня обрадовало...

Осознаваемое

Совершенно очевидно, что спортивное действо, изначально задуманное как игра и честное состязание, давно возведено в предмет культа и инструмент массовой пропаганды. Причем не замечать это способен лишь ленивый.

Однако, несмотря на всю банальность этого наблюдения, от подавляющего большинства вовлеченных в действие людей оно странным образом ускользает, оставляя их по гроб жизни пребывать под сенью собственных иллюзий.

И первая среди них, это иллюзия сопричастности к великому и важному делу, имеющему смысл. Как известно, в жизни человека, лишенной понимаемого и осознанно принятого им смысла, место реальных дел занимают суррогаты.

Сокрытое под завесой тумана

Столь же очевидно, что личность, находящаяся под давлением общества и далеко не всегда благоприятных обстоятельств жизни, имеет очень мощную потребность чувствовать себя победоносной, могучей и имеющей власть.

Если же человеческому существу нечем гордиться и некого побеждать в своей реальной жизни, то оно вынуждено гордиться жизнью и победами других людей, с которыми с этого момента себя отождествляет.

Так возникает иллюзия своей страны, своего народа, своей армии, и своей футбольной команды. И маленький человек, никого в жизни толком не побеждавший, вмиг становится сопричастен не заслуженному им величию.

Глубинное и темное

Обретенное мошенническим путем величие неустанно требует себя поддерживать и защищать. Угроза внутреннему торжеству исходит как от внешних врагов, так и от внутренних угроз. По этому истинный болельщик всегда начеку.

Внешними врагами для него являются команды-соперницы, а так же множество отождествившихся с ними их болельщиков, воспринимаемых его искаженным сознанием как коварные и злобные негодяи, лишенные человеческого образа.

Иными словами, мир для болельщика приобретает черно-белую окраску, с четким делением на своих и чужих. Первые принимаются за единомышленников, верных друзей и соратников в борьбе. Вторые считаются исчадиями ада.

Внушающее трепет

Однако много большую угрозу чувству превосходства и иллюзии обретенного смысла несут прежде всего смыслы реальные, и от того способные выбить психику из ставшего привычным ей безумного сна.

В силу этого, все защитные механизмы психики спортивного болельщика скоординировано ставят все возможные препоны на пути любой информации, чувства или образа мысли, способного хоть немного поколебать его состояние.

От того спортивные фанаты так немотивированно агрессивны, и при этом легко управляемы. Не составляет большого труда вызвать их гнев, и с помощью довольно примитивных приемов направить на любой требуемый объект.

Вызывающее смущение

На основании этого легко понять причину заинтересованности правящей элиты в массовом насаждении спортивных увлечений. Народ-болельщик управляем куда лучше, нежели народ-читатель и народ-мыслитель.

Однако, здесь мы подходим к одному весьма темному месту. Как получается, что одни виды спорта постоянно вызывают в своих болельщиках состояние агрессивного исступления, а другие, ничуть не менее зрелищные - не вызывают?

Как вышло, что все наслышаны о бесчинствах футбольных фанатов, но никто не слышал о зверствах поклонников хоккея или баскетбола? В чем дело, если в любом спорте происходит взывающая к нашим чувствам непримиримая борьба?

Запутывающее следы

Всякая попытка дать ответ на столь простой вопрос раз за разом натыкается на явные несообразности и противоречия. Есть виды спорта много более жестокие, но не вызывающие в зрителях практически никакой агрессии.

Однако, вполне здравая идея о том, что агрессия, не находящая себе выхода в предстающем пред глазами процессе игры, трансформируется затем в агрессию в реальном мире, так же разбивается о множество опровергающих примеров.

Наблюдения показывают, что агрессивность организованной толпы болельщиков никак не коррелирует ни с жестокостью и динамизмом самого вида спорта, ни с нюансами правил, ни с конкретными обстоятельствами игры.

Сакральное

И здесь наступает черед погрузиться в темные глубины коллективного бессознательного и обратиться к нашей исторической памяти. Ведь игры, отдаленно напоминающие наши спортивные забавы, велись испокон веков.

Однако, в минувшие эпохи не все из них начинались как беззаботные игры. И даже не были простым состязанием в ловкости. Для выявления сильнейших служил поединок, стрельба, и различные атлетические забавы.

Игра в мяч была древним сакральным действом. Сейчас в это трудно поверить, но священный обычай играть в него под сводами церкви был искоренен в западном христианстве лишь к середине высокого средневековья...

Ушедшее навсегда

Сегодня трудно понять, какой смысл вкладывали в игру с мячом под сводами собственного храма древние христиане. Их современным единоверцам такое поведение явно показалось бы кощунством, а может быть и одержимостью бесами.

Но в те далекие века это был весьма распространенный официальный обряд. Причем руководил им сам священник. И нам сейчас остается лишь фантазировать над значениями и смыслами, ушедшими из церкви вслед за ним.

Однако совершено понятно, что в религиозных ритуалах не бывает случайных причуд. И всякое освященное традицией действие несло на себе груз множества громоздящихся друг на друге почитаемых священными смыслов.

Беспощадное

Впрочем, священная игра в мяч не была исключительной прерогативой ранне-средневекового христианства. Древним религиям Нового Света была известна крайне жестокая ее форма. Это была по-настоящему смертельная битва.

Играли тяжелым мячом из литого каучука. Удары наносились неким подобием биты, а сама игра представляла собой нечто среднее между бейсболом, хоккеем на траве, современным американским футболом и битвой стенка на стенку.

Ставкой была жизнь. Предводитель проигравшей команды посвящал ее Солнцу, и расставался с ней на жертвенном камне. Отделенный от тела дух воспарял в чертоги хищного божества под восторженное ликование толпы.

Откровенное

И что-то мне подсказывает, что божество это живо по сей день. Я не знаю, что делало оно под сводами христианских храмов тысячу лет назад, как попало туда, и из каких соображений и какими усилиями было от туда изгнано.

Я не готов утверждать, что древний крылатый змей Кецалькоатль воскрес на земле далекой Палестины как смиренный и тихий Иисус. Хотя слишком уж многое в их словах как будто исходит из одних уст.

Но я уверен, что божество это сегодня бодрствует. И его крылья веют среди нас. И там, где двое или трое собрались во имя его, и ради того, что бы созерцать его игру, там и Оно уже высматривает себе добычу.

И стоит быть внимательным, дабы не оказаться Его жертвой. Ибо мы не знаем их участи. Но, при достаточном буйстве фантазии, легко можем себе вообразить... если не убоимся потом ложиться спать в непроглядной ночной тьме.

Холодная гражданская

Три недели мая 2012, как они увиделись мне из моих собственных глаз.

Логика просвещеной бессмыслицы

Есть странная логика в действиях власти. Словно инстинкт самоуничтожения подталкивает людей, достигших всего о чем мечтали, к тому, что бы потерять это самым позорным и бессмысленным способом.

Еще пара-тройка устрашающих акций с разгоном мирных митингов, и милые девушки, еще вчера улыбчиво гулявшие с белыми цветами, примутся стрелять из револьверов в губернаторов и полицейских полковников.

А все приличное общество будет аплодировать им стоя. И приносить им на суд огромные букеты белых роз. Все повторяется. Как и сто лет назад... и ничего с этим похоже уже не поделать. Хотя, можем еще попробовать...

Столетняя Гражданская

Гражданская война с собственным народом, о необходимости которой так долго говорила российская власть, свершилась. Думаю, нам есть кого с этим поздравить. Тем более эти милые люди приложили к тому максимум усилий.

Собственно, она и не прекращалась, во всяком случае, слишком на долго. Длится она уж более ста лет. Наиболее кровавые периоды остались в прошлом, и исчезают из памяти лишь для того, чтоб вернуться как реальность.

Впрочем, нынешний ее период со всем основанием можно назвать Холодной Гражданской Войной. Снаряды и пули пока не свистят, но руки у многих уже чешутся. Но есть шанс, что все еще обойдется легким почесыванием.

Легкие почесывания

Пока означенное почесывание имеет форму гротеска. Вот наши писатели ходят против государя протестуют. Поэты против него стихи читают. Художники ему назло белой краской по белому холсту белый кремль рисуют. А ему хоть бы хрен.

Может мы просто используем не ту магию? Возможно, у танкистов и военных летчиков волшебная палочка лучше работает? Если скажем, танковая дивизия назло ему залп по кремлю даст... А штурмовая авиация подержит на бреющем полете.

Или лучше подводники. Им один фиг при таком главнокомандующем вместе с лодкой тонуть. А как дали бы ракетой... Москву эту все равно никто особо не любит, так хоть дело бы доброе сделали. Ну, в порядке мысленного эксперимента...

С глаз долой

А то вот еще, перенес бы Верховный Правитель скорее свою столицу в Нижний Тагил... Благодарные граждане ему вокруг сразу смастерят забор с колючкой по периметру, да вышки с пулеметчиками, чтоб не один из его шайки обратно ни сбежал.

И вот бы еще всякую связь с миром супостату перерезать. Неча глупостями народ баламутить. В мире и так слишком много злобной брехни. И враз ироду четыре срока подряд без права переписки. Все равно без спичрайтеров ничего дельного не напишет. Пусть уж лучше медитирует.

А как срок выйдет, народ наш отходчив, добро пожаловать на свободу с просветленной совестью. И пусть не врут в новостях, что оппозиция хочет крови самодержца. Она о душе его заботится. Ведь так и сгинет совсем в кремле в этом окаянном. Спасать его надо, спасать...

В раздвоенном мозге

Однако, пока признаваться в кровожадных планах публично все еще считается если не преступлением, то делом крайне непристойным. Что порождает плотную дымовую завесу над реальным состоянием умов.

Пока лучшие люди России получали омоновскими дубинками по голове за свободу своего народа, сам народ жарил шашлыки, пил водку и самозабвенно совокуплялся на лоне природы под ласковым майским солнцем.

И народ этот ничуть не интересовала ни его собственная свобода, ни судьба своих лучших людей. Возможно, лучшие люди как всегда выбрали себе не тот народ. А может быть это народ выдавил из себя не тех самых лучших людей.

Удивление смерти подобно

Немало этих самых прекрасных людей сейчас находятся в крайнем удивлении. Они лишь вышли мирно выразить свою гражданскую позицию на улицы собственного города, а их вдруг стали бить по голове.

Так часто бывает, когда мир светлых фантазий соприкасается с реальностью. И если говорить не о мечтах, а о жизни... то разве мы и в самом деле ждали, что воры отдадут награбленное и сдадутся на милость беспристрастного суда?

За миллиарды украденных долларов любой будет драться как загнанная в угол крыса. До последнего верного служивого, или до последнего свободного гражданина своей страны. Впрочем, сдается мне, что первые закончатся раньше. А вторых будет только прибывать и прибывать. Свобода штука заразительная.

Телевидение как особая реальность

Телевидение же тем временем утверждает, что сотрудники оппозиции в массовом порядке и без всякой причины задерживают мирно гуляющих по бульварам полицейских, врываются в кафе, где те законопослушно пьют кофе, запихивают их в свои автомобили и увозят на конспиративные квартиры.

Всех полицейских, незаконно удерживаемых сотрудниками оппозиции, просят набраться мужества и не поддаваться на уговоры врагов отечества, склоняющих их быть с народом и не выполнять преступных приказов незаконной власти. Все равно другой власти в стране нет, и важно приложить все усилия, чтоб и не было никогда в будущем.

Да и в реальном мире, с реальными людьми, происходит в это время нечто до крайности странное. Одни всерьез планируют вести массовую просветительскую работу среди тех самых, бьющих сограждан по голове, стражей порядка. Другие же собирают картотеку на особо отличившихся. Похоже, самое интересное еще только начинается.

Окончание усилий

Хотя, если честно, мне уже до чертиков надоело писать про правящих персон, про полицейский произвол, и всю эту чудовищную власть. Я хочу проснуться, и узнать, что их никогда не было. А если и были, то канули без следа в какую-нибудь Черную Дыру из космической бездны...

Только они не канут туда сами. По этому очень надо им в этом помочь, во всяком случае, если нет особого желания созерцать их достославные деяния на своей же земле по гроб собственной жизни. А потом еще на смертном одре передать это сомнительное удовольствие своим детям и внукам.

Пусть эта мерзость закончится на нас. Так что, буду писать дальше. И пожалуй не только писать. А весеннему солнышку и юной листве можно радоваться, не отрываясь от дел хоть и не самых радостных, но крайне насущных. Одно другому на самом деле ничуть не мешает. Весна и вправду хороша. Да и люди ничуть не хуже.

Центральная Россия, 1 - 21 мая 2012 года