Осенние странности

Был я как-то в осеннем лесу. Решил пообщаться с природой, подпитаться вдохновением, и почувствовать себя кем-то вроде праздно прогуливающегося писателя. Видел же много странного, и опровергающего представления горожанина о природе. И это настолько не вписывалось в рамки разумного, что легко легло на бумагу.

Выяснилось, к примеру, что единственными обитающими в лесу зверушками являются кошки. Встретил целых трех, и явно это были еще не все. Причем две из них функционировали очень странно. Одна пронеслась мимо меня на огромной скорости, едва не затоптав, и скрылась в чаще, даже не взглянув в мою сторону...

Другая была то ли обкуренная, то ли медитировала. А может быть, просто поела не тех грибов. Она сидела в странной позе, абсолютно неподвижно, на залитой солнцем поляне, неотрывно вглядываясь во что-то для меня невидимое в кустах перед собой. Я специально постоял минут десять, но она так ни разу и не пошевелилась.

Но кошки это еще пол беды... Возможно, вы мне не поверите, но по лесу бродят огромные целлофановые пакеты на человеческих ножках... и судя по всему, они даже живые... или содержат внутри себя каких-то живых существ, размером как правило с взрослого человека. Но передвигаются при том как-то очень странно, хаотично, медленно как зомби, и абсолютно бессистемно.

При этом они регулярно ощупывают траву перед собой торчащим из них прутиком, и даже что-то там регулярно находят. Тогда целлофановые пакеты радуются, останавливаются, и что-то делают в траве. По видимому, это некие ритуальные действия, суть коих от меня самым прискорбным образом ускользнула.

Так что, осенний лес - это очень странное место. Хорошенько подумайте об этом, прежде чем туда отправиться. И отправляйтесь.

Хомячок, это звучит гордо

Если бы бог был хомячком, то он никогда бы не послал своего сына на смерть.

До того, как один великий, но до крайности пролетарский, писатель возвестил о гордости, звучащей в слове Человек, это имя было презренным, и обозначало лакея, прислугу, лицо низкого звания и мелкой души. Поднятое из грязи, и умытое слезами литературного гения, звание человеческого существа преобразило мышление и жизнь многих. И поэтому сегодня нам снова нужен великий писатель.

Я хочу, чтобы неведомый гений восстал средь равнодушной толпы, и громко провозгласил высокое имя хомячка. Хомячок, это звучит гордо. Мы не стыдимся себя. Не стыдимся прозвища, данного врагами. Мы пронесем его, и не уроним. Что касается писателя, то я искал его. И наконец, за отсутствием лучшего, нашел его в себе. Ничего не поделаешь, но у меня нет для вас других писателей.

И вот что я вам скажу. Хомячок, это действительно звучит гордо.

Тем, кто не в теме, и попавшим сюда случайно, сообщу предысторию вопроса. Начну с того, что все мы являемся людьми. И все мы разные. При этом среди нас есть те, кому нравится обзывать всех, кто от них отличается, какими-нибудь обидными прозвищами. Так им проще воспринимать мир. И некоторое время назад, они надумали обозвать часть сограждан хомячками. На что последние ничуть не обиделись.

Данное прозвище, по замыслу обидчиков, должно подчеркнуть домашний и миролюбивый характер этой части общества. Хомячки есть те, кто столкнувшись с несправедливостью и ущемлением прав, не идут на штурм кремля, не разбирают мостовую на баррикады, не уходят в партизанские отряды, и не взрывают самолеты. Хомячки, это те, кто спокойно осмысляют происходящее, обходясь без насилия.

Себя же оскорбители по контрасту отождествляют с хищниками. С теми, кто любит проливать кровь. Они представляют себя мускулистыми удавами, свирепыми тиграми, и чудовищными двуглавыми орлами. Хотя, на мой взгляд, они просто козлы. И если присмотреться, то избранные ими символы говорят о них много больше, чем сделанные вслух заявления. Взглянем внимательнее на образы этих зверей.

Пред нами предстают два образных ряда, воплощающих в символической форме два стиля мысли и две системы приоритетов. Мир безжалостных хищников, и мир дружелюбных существ. Первые постоянно стремятся к схватке. Стараются достичь превосходства, богатства и неограниченной власти, для того, что бы получить преимущество над соперниками в борьбе. Все вокруг для них пища или враги.

Вторые представляют мир свободы, непосредственности и игры. Там живут милые, дружелюбные, плюшевые и склонные к веселым играм существа. Им не нужны грозные клыки и когти, разве что совсем чуть-чуть. Они никогда не ранят ими друг дружку. Хотя и любят резвиться и дурачиться. А еще они любят проводить время с пользой. Учиться, исследовать мир, и постоянно создавать что-нибудь новое.

Сегодня мир хищников умирает. Многие принимают это за конец времен и предвестие вселенской катастрофы. Но это не так. Просто старое зло, тысячи лет правящее планетой, оставляет ее. И на смену эпохам агрессии, рабства и борьбы за ресурсы, приходит эра свободы. Настало время счастливой игры, познания себя, сотрудничества и развития. И это будет наш мир. Мир торжествующих хомячков.

И еще несколько мыслей.

Если бы народ нашей страны превратился из вечно неудовлетворенных хищников в миролюбивых и рассудительных хомячков, он перестал бы воровать и пить. Он познал бы сущность бытия и достиг далеких звезд. Предварительно благоустроив свой дом. Это была бы прекрасная страна, текущая молоком и медом. Граждане прекратили бы убивать и мучить друг друга, и начали бы получать удовольствие от жизни.

Если бы президентом страны был хомячок, он бы не стал отправлять молодых парней на войну. Да и сам бы не пошел. Он бы как следует подумал, почесал плюшевый лоб, и нашел способ разрешить мировые конфликты за чашкой кофе. Если бы хомячками были депутаты и судьи, то законы стали бы не только разумны, но и отличались прекрасным слогом. И главное, их было бы приятно исполнять.

Если бы бог был хомячком, то никогда бы не послал своего сына на смерть. Он никогда бы не стал требовать от созданных по своему образу и подобию существ жертв. Он не допустил бы насилия, страданий и бед. Он бы триста раз подумал, и целую вечность обсуждал бы проект сотворения мира с друзьями в социальных сетях. И создал бы идеальный мир. Но бог этого мира был крокодилом.

Это значит, что сегодня нам нужны не только новые люди и новая власть. Прежде всего, нам нужен новый бог. И стать им должен хомячок.

Повелитель птиц

Сказание о летающем государе, состоящее из романтической преамбулы, психодиагностической фабулы, и спорного финала.

…

Если ваш национальный лидер притворяется птицей, то самое время задуматься, не держат ли вас за бройлерных куриц. Предаваться же этим не патриотическим мыслям сподручнее от родных осин как можно дальше. Поскольку участь застигнутой за раздумьями о судьбах отечества курицы будет незавидна.

Я убеждал себя, что дурно смеяться над впавшим в безумие лицом преклонного возраста. Когда смех было трудно сдержать, я вспоминал, что та же участь могла постигнуть любого. Если позыв становился невыносим, я перечитывал книги из жизни политкаторжан. Это помогало оставаться патриотом.

Однако, на днях я решил рискнуть. Предварительно самым настойчивым образом исследовав себя на наличие перьев, и не найдя их, я положился на авось, и пустился в размышления. Ощущение не скованной цензурой мысли, давно позабытое на одной шестой части суши, оказалось пугающим и приятным.

И вот что я понял…

Во-первых, очевидно, что народ, позволяющий обращаться с собой как с выводком птиц, другого отношения и не заслуживает. Причем он сам это в глубине души осознает, чем и объясняется компенсирующая чувство неполноценности мания величия, бред богоизбранности и высокая латентная агрессия.

Но еще больше осознает это правящая элита, в том черпающая уверенность в безнаказанности. Однако, последняя омрачается сомнением и чувством обреченности, идущим из исторической памяти о судьбах элит предыдущих эпох. От сочетания этих чувств, происходит поведение, подобное суете крыс.

Пика остроты достигает оно на вершине пищевой цепочки. Обладатель высшей власти вынужден не только ненавидеть и презирать народ, но и испытывать те же чувства к собственной персоне. Это вызывает неудержимую потребность в неадекватных поступках, способных на время снять напряжение.

Неадекватные реальности и собственному возрасту подвиги, сразу после их совершения начинают тяготить героя, вызывая неотступное чувство вины. Этим вполне объясняется краткость компаний по их публичному освещению, начинаемых со всенародной шумихи, но вскоре сворачиваемых без следа.

Характер и направление вышеназванных подвигов тем временем дает нам ключ к сокровенной тайне нашего героя. Первое, что бросается в глаза, это неотступное стремление оторваться от земли. Покинуть докучливую и пугающую реальность, возносясь в небеса, или скрывшись в глубинах морских вод.

Это выдает глубокую и неотступную неудовлетворенность жизнью, соединяемую с невозможностью и страхом оставить ее. Герой в одиночестве мечется меж мечтой о самоубийстве, мыслями об отставке, и внезапными приступами жестокости. Все это, как и в случае самого народа, компенсирует мания величия.

Не вызывает сомнения, что среди причин подобного состояния не последнюю роль должны играть и сексуальные факторы. Навязчиво демонстрируемая маскулиность героя, склонность к публичному обнажению, в сочетании с анально-генитальным юмором, заставляют предположить скрытую гомосексуальность.

Логично предположить, что гомосексуальность героя не могла быть реализована им в годы службы в тайной полиции, и в период последующего карьерного роста. Длительное подавление кипящего внутри запретного чувства привело к жесткости характера и садомазохистским фантазиям, впоследствии воплощенных.

В связи с невозможностью очного обследования, не следует уверенно утверждать, что наш герой реализовал свои чувства с тем, кого далее поднял на вершины власти, как то делали античные герои. Однако, наблюдение за манерами и речью последнего заставляет предполагать это с высокой достоверностью.

Разумеется, по меркам толерантного времени, это никак не может стать причиной осуждения. Беда в том, что тщательно скрываемая склонность национальных вождей все сильнее отражается на их манере управлять страной. И за их запретные развлечения нам приходится платить из своего кармана.

Однако, ничего не поделаешь.

Непрерывно напоминая себе, кто я и где нахожусь, и чем может обернуться у нас любое неверное слово, я долго молчал. Я не шелохнул бровью, когда всенародно любимый вождь учил журавлей летать. Я не позволил себе улыбки, когда солнце нации облачил себя в маскарадный костюм, и полетел.

И лишь один вопрос стучал в мое сердце, и не находил ответа. Доколе придурки, возомнившие себя национальными лидерами, будут притворяться птицами, и гадить нам на головы? И сколько лет пройдет, прежде чем родятся люди, готовые это прекратить?

И доживу ли я до этого часа…

…

Иллюзии национальной идентичности

Люди живут не в том мире, который есть, а в том, который они себе представляют. Предположения о реальности, существующие в нашем уме, создают рамку возможного, и определяют ход нашей жизни. Они задают направление поиска глазам, и вовремя затворяют нам уши. Ни один звук, ни одно впечатление или мысль, грозящая разрушить нашу замкнутую картину мира, никогда не потревожит нас.

Обычно, неотъемлемой частью этого мира является структура и границы. Нам мнится, будто слова это вещи, и если мы называем нечто разными именами, то и дело мы имеем с различными вещами. Когда мы используем одно имя для называния разных вещей, то думаем, что и сама описываемая нами вещь одна. И даже если вещи различны, то общее имя заставляет искать кажущуюся общность.

Частным случаем этого распространенного самообмана стала национальная идентичность. Назвав одного человека немцем, а другого татарином, мы уверяем себя, что перед нами люди, по натуре своей друг от друга бесконечно далекие. Даже если глаза наши настойчиво твердят об обратном, мы им не поверим. Назвав же обоих русскими, мы вдруг легко обнаруживаем следы родства и общности характера.

Использовав общее родовое имя, мы полагаем, что имеем с его носителями нечто общее. При этом общность эта хоть и не отменяет различий меж нами, но делает их не важными и вторичными. Не кровь и земля, но имя и воображение соединяют нас в народы. Имя мы унаследовали от предков. Хотя, при тщательном расследовании, оно может оказаться краденым. Воображение же присуще нам от века.

Однако, что бы запустить свою фантазию на полную мощь, нам предстоит найти для нее основание и материал. В древности эту роль выполняли легенды о подвигах предков, и мифы об основателях рода. Патриархи превращались в богов, а героические отцы обретали роль демонов и духов-хранителей рода. Члены племени брали себе их имя, вместе с ним присваивая качества, им присущие.

Точно так же ведет себя современный патриот, околдовывая себя историями о героических победах и свершениях предков. Не имея за собой ни высоких личностных качеств, ни героических дел, он символически отождествляется с силою и доблестью тех, с кем связан родовым именем. Иногда это дает силы. Но чаще служит причиной ничем не оправданной национальной гордыни, и неприязни к соседям.

С переходом от устной традиции к письменности и книгопечатанию, роль мифологических предков, богов и героев перешла к героям литературным. Это они сегодня - наши легендарные предки, наши духи-хранители рода, и символы национальной идентичности. Мы представляем народный характер по образам, созданным воображением писателей минувшего, присваивая их вымышленные черты самим себе.

Народы, не имеющие литературы, нам известной, выпадают из нашей картины мира. Мы понятия не имеем о национальном характере перса или конголезца, поскольку их не с кем отождествить. Нация, не представленная в тексте, для нас не существует. Точно так же и наш образ воспринимают через героев, созданных писателями прошлого. Хотя никто здесь и не имеет с ними практически ничего общего.

Мы ищем в испанцах черты Кармен. Во французе находим наследника мушкетеров. В итальянце – пылкого Ромео. А себя представляем носителем черт Раскольникова и Каратаева. Мы добрые, великодушные, но мятущиеся сердцем и готовые на внезапную дикость. Мы благородные и простые. Мы способны на настоящую любовь, и склонны к самопожертвованию. И еще, мы несем в себе бога…

Но это фикция. Благородным, добрым, великодушным, способным на настоящую любовь, и слегка безрассудным, полагает себя и араб, и калмык, и житель Полинезии. Не найти народа, считающего себя племенем злобных уродов. Всякая нация приписывает себе лучшие человеческие черты. И старается отрицать худшие, проецируя их на соседей. Так людям проще сбиваться в стаи и ненавидеть врагов.

Люди живут не в том мире, который есть, а в том, который они себе представляют. Предположения о реальности, существующие в их умах, определяют их чувство национальной идентичности. Оно задает ход мысли, и затворяет им уши, поэтому сомнение не закрадывается в сознание. И если, несмотря ни на что, сомнение все-таки проникло сейчас в ваши мысли, то у вас есть причина гордиться собой.

С кем бы вы там себя ни отождествляли.

Удрученные осенью

Говорят, что существует осеннее настроение. И будто оно не просто посещает нас, стоит оторвать листок календаря, но и к тому же грустное. Неизбежную же смерть лета мы в силу некой иллюзии принимаем за собственную. И тогда у нас нет иного выбора, кроме как оплакивать себя, тоскуя по тому, к чему сами не причастны.

Не ясно лишь, отчего людям северных широт ассоциировать себя с летом. Что вполне уместно для обитателей тропиков, в краях, страдающих перманентной зимой, как-то не контекстуально. Хотя возможно, лето это лучший символ жизни, так же как весна – символ рождения. Осень же напоминает нам о старости.

Если это так, и осеннее настроение существует, ему следует быть противоречивым. Старость несет не только увядание, но и свободу. Это жизнь, освобожденная от всепоглощающей гонки за успехом и борьбы за власть. Время, которое мы посвящаем себе. Свобода от гражданского долга и личной ответственности.

Это значит, что осенью нас должно непрерывно бросать то в жар, то в холод, мотая меж грустью по ушедшему лету, и эйфорическим чувством свободы. В первом случае, мы будем легко пробегать по цепочке ассоциаций от увядшей листвы к растраченной понапрасну жизни. Во втором же станем летать с перелетными птицами.

Кроме того, должно быть три осенних настроения. Потому что осень, в отличие от лета и зимы, суть время не единое и не похожее на себя, но разделенное на три совершенно разных осени. И каждая и них, хоть занимает лишь месяц, заслуживает отдельного названия. И собственного осеннего настроения.

Есть ранняя осень, чуть отстранившаяся от лета, но уже несущая в себя яд грядущего. Это как тоска перед разлукой, в которую не хочется верить. За ней идет прощальный пир красок и буйство чувств. Торжество агонизирующей жизни, решившей оттянуться напоследок. И наконец, дни траура, когда все лучшее позади.

Что до меня, то я ничего не знаю об осеннем настроении. Я обожаю осень. Это мое любимое время, если не считать лета, весны, и той части зимы, которую зовут настоящей. Я люблю, когда каждый день непохож на другой. И когда я вижу осень, то знаю, как будет выглядеть рай, если я когда-нибудь решусь его создать.

Но пока мне хорошо здесь. И осень тут не причем. Хотя, меня удивляют люди, не замечающие ее. Словно этот мир создан не для них. Будто кто-то пообещал им, что ради грядущего счастья надо пожертвовать всем, и запереть себя в бетонных офисах. Но иногда, они просыпаются. И это пожалуй самое поразительное.

Овладеть осенью

Каждый год я беззастенчиво злоупотребляю осенью. Набросившись без спроса, топчу городскими кроссовками ее по горло раскисшие тропы, кожей впитываю цвет листвы, и дерзко вдыхаю ее по-летнему бескрайнее небо.

Она терпит торопливое касание рук, и не берет с меня платы. Хотя, при своей красоте вполне могла бы пойти на поводу современных нравов. Но она не такая. Да и я другой. Я такой же, как осень. Только ярче и бесконечно взрослей.

Я не пишу с нее картин. Не сохраню в памяти ни один из ее прекрасных и изменчивых ликов. Не возьму с собой красное марево прерванной на цвету торжествующей жизни. Я забуду ее. Она пройдет, не обронив ничего.

Годы спустя я поступлю так же. И не подарю новой весне ни одного своего портрета. Она придет и напишет другие, не нуждаясь в гниющей под снегом радуге. Но сначала между нами ляжет зима. И ей будет тепло с нами.

…

Дурной пример заразителен. Овладеть осенью хотят все. Встав пораньше, проникают в ее лоно своими бескрайними корзинами, в ослеплении полагая, будто все что она может дать, это пригоршня разноцветных грибов.

Другие расчетливее. Они попирают ее рычащими колесами чудовищных машин. Острыми лапами рвут ее гибкие травы. Чтобы потом, в тиши темного подвала, превращать их в хлеб. Я даже ел его пару раз. Это вкусно.

Третьи хищные, изливают в пролетающих птиц накопившийся в сердце свинец. Смерть неотвратимо и гулко бьет виновных во владении крыльями. И всякий раз, заслышав залп, я пытаюсь укрыть свои перья в карманах.

Иные, неспособные к делу, рвут осень прожорливым мозгом. Впитывая зыбкий дух лугов и запахи трав, словно гигантские пчелы кружат над полями безграничного света. И к вечеру отяжелев, опадают на листья стихами.

…

Вкусить осени ищут многие. Она укрывает листопадом игры детей, еще помнящих лето. Распаляет грандиозные планы отцов. И утешает старух, превращая ставшую ненужной мудрость в сочные стеклянные банки.

Но есть охотники злее, и колдуны могущественней. Их слова вызывают из листвы погребенные тени героев. Тех, кто убивал и погиб среди красок. На этих полях, за эпохи до нас. И тогда они восстают, и идут нам по душам.

На пылающие светом холмы пала тень притаившейся державы. Распятое меж тремя океанами тело страны требует героев. Оно распространяет память как болезнь. И родина как всегда готова есть своих сыновей.

Почва помнит, и не даст обмануть. Ни одна страна не заслуживает, чтобы за нее умирали. Среди красной травы не бывает границ. Осень освобождает и окунает в жизнь. Просто вдохните ее. И больше не выдыхайте. И останетесь живы.

…

Отравиться осенью

Осенью непременно надо отравиться. Вдохнуть полной грудью ее голубые облака и красные травы, закутаться листвой, и умыться падающим с неба дождем. Или укрыться внезапно накренившимся после бури прогнившим деревом.

Мне надо вобрать ее радужный яд. Но не ради стука в дверь пустоты. Она не отворит, и не примет. И дело не в причудливых и напрасных поисках жалости. Что толку в принимаемой за нее любви, когда все, жившее зеленым, окрасилось в кровь.

Напиться осенью, как пьют у колодца кони, безжалостно и дико, словно в первый раз. И замереть под ее бесконечным и чудовищно выпуклым небом. Скоро оно почернеет и просядет, изливая на головы накопившуюся за лето зависть.

Стоит отправиться в лес, и на несколько часов там зазеваться. Пройтись его мокрой тропинкой, и наполниться осеню. Пропитать кожу ее умирающим ароматом. Стать на пару часов позабывшим себя кружащимся листом. И вернуться.

…

Прошлой осенью в городе стало модным отравиться фруктами. Практически все, с кем я был знаком, посвятили несколько дней этой нехитрой затее. Травились арбузами и дыней, мучились персиками и виноградом. И ни один не умер.

Впрочем, и удовольствия не получил никто, за вычетом меня самого, слегшего после обманчивой виноградной грозди. Да и радость та была интеллектуального плана, происходящего от любви к самочуствию в нетривиальных ситуациях.

Пищевое отравление сходно с метафорическим, но бесконечно превосходит последнее в подлости. Сознание на время теряет право называться собой, превращаясь в причудливого спутника внезапно катастрофически изменившегося бытия.

О теле же не буду и вспоминать, поскольку клиническая картина происходящего хорошо известна многим. Однако, наблюдать самого себя оказалось для меня делом безумно интересным, так что спустя год я решился повторить опыт.

…

Поэтому вчера я отравился пиццей, и провел несколько до крайности интересных часов, наблюдая за стремительной чередой ощущений. Не то что бы я сделал это сознательно, рассчитав свой преступный замысел. Просто так вышло.

По крайне символическому стечению обстоятельств, приключения мои каждый раз выпадали на международный день психического здоровья, в чем человек суеверный узнал бы перст судьбы. Однако, для меня ее намек прошел незамеченным.

Вместе с тем я понял, и ныне настаиваю, что всяк, претендующий на роль знатока и исследователя человеческих душ, непременно должен быть отравлен хоть раз. И ему следует оставаться в сознании на протяжении всего опыта.

Тогда ты имеешь возможность понять, как наше гордое «я» неотделимо от тела. Как случайный сбой в обмене веществ меняет ход кажущихся неприкосновенными мыслей и чувств. Как становишься другим. И на рассвете в тебя входит осень.

…

Учить ненависти

Главная задача искусства – учить нас ненависти.

На днях прочитал беседу трех русских писателей, в исторической перспективе всерьез рискующих угодить в число великих. Случилась она при комичных обстоятельствах, да и была в общем-то совершенно ни о чем. Дмитрий Быков случайно встретил Михаила Веллера и Захара Прилепина в коридорах светской тусовки, и там между делом они и побеседовали, не отходя слишком далеко от общего фуршета.

Слог и стиль всех троих по настоящему завораживает, а искусство слагать смыслы и переплетать значения внушает зависть всякому пишущему по-русски существу, даже если и пишет он только протоколы допросов. В связи с последним, весьма распространенным в наших краях явлением, спешу заметить, что указанная запись не являлась распечаткой прослушки, а была опубликована беседующими добровольно.

Говорили же все трое по большей части о пустяках, не заслуживающих ни внимания гениев, ни ушей приставленных к ним. И как и положено у русских, ни сошлись ни на чем, благо всякий мыслящий человек у нас норовит иметь свое мнение, отчего и не способен полюбить свою страну. Страна отвечает ему взаимной неприязнью, разумно норовя ударить вперед. Что, собственно, и стало центральной темой беседы.

Но мне интересен не разбор политических коллизий, преломленных сквозь три блистательных ума. Внимание мое привлекла тема, прошедшая стороной, и словно не важная, но поразившая меня словно гром. Потому что это был единственный момент, на котором они все согласились друг с другом. И по здравому чувству, я присоединюсь ныне к их согласию. Поскольку и сам всегда утверждал то же самое.

Ненависть читателей, презрение критики, и ужас коллег есть главный критерий писательского мастерства.

Писатель не должен быть любим. Писатель должен быть ненавидим. Если его любят на каждом углу, называют великим, и восхищаются его талантом, то значит, что ничего умного он не сказал. Народная любовь означает, что он просто говорит людям то, что они хотят от него услышать. И очень может быть, что и сам в это верит. Ласкающий самомнение толпы набор банальностей, заблуждений и мифов.

Если же наши мысли вызывают гнев, отвращение, тошноту, и позволяют людям высказать все самое худшее, чудовищное и злое, что накопилось за многие годы на донышке их не такой уж и глубокой души, то это значит, что мы попали в цель. Народный гнев и отвержение коллег говорит нам, что наши мысли не совпадают с их ожиданиями. Они не ласкают их, и заставляют задуматься о себе.

Поскольку критическая мысль о себе есть последнее, что может придти человеку на ум, всяк вызывающий ее в нас воспринимается как разбойник. И наделяется всем арсеналом злодейских свойств, которые способна представить фантазия. А так как воображение конструирует образы людей из наших же личных качеств, то образ всякого, посягнувшего на наши иллюзии, выходит весьма неприглядным.

И это значит, что искусство не учит любви. Не побуждает к разумному, доброму, светлому. Его основная задачи и цель – пробуждать в людях самое темное, страшное и ненавистное. Задача искусства – учить людей ненависти. Потому что, только возненавидев ближнего своего, можно впоследствии его полюбить. И лишь полюбив его, мы сможем когда-нибудь по-настоящему его ненавидеть.

Говорят, что от любви до ненависти один шаг. Искусство это то, что помогает нам его сделать. И стать самими собой. Такими, какие мы есть. За это мы и ненавидим его. За это и любим. За это и будем любить всегда.

Юбилейный вождь

Прежде чем сказать правду царю, надо сказать ее самим себе.

Минувшим воскресным днем, воспользовавшись хорошей погодой, я гулял по городу. Как раз был юбилей нашего национального вождя, так что, проходя по улицам, я видел, как костерят его уличные музыканты. Внезапно сердце мое наполнилось гордостью за тех, кого недавно считал дешевыми фиглярами.

Всматриваясь в их пьяные счастливые лица, я завидовал им. Я знал, что будущее принадлежит им, и любил их за это. Я знаю, что наше место в прошлом. Нашего поколения, и нашей страны. Потому что мы выбрали смерть. Мы взяли подонков в вожди, и позволили им убить наше сердце. Мы разрешили им украсть страну.

И теперь многие из нас гордятся этим как достижением. Мы ходим по улицам, заседаем в офисах, пишем бумаги, принимаем решения… вместо того, что бы прятать глаза. Ни один из нас не имеет права смотреть в лицо этим пьяным парням и их укуреным подругам. Нашим собственным непрошеным детям.

Мы хуже них, а они ужаснее нас. Мы выросли на великих книгах, и тем горше наша вина. Ни один из нас не оправдается незнанием. Мы ведали, где добро, и где зло. И выбрали второе. Наш вождь это наш выбор. Он - сила и гордость россии. Поэтому я не могу больше писать ее имя с большой буквы. Не могу и не буду.

Мы выбрали править собой вора и лжеца. Но кого мы еще могли выбрать, и полюбить как отца, если мы сами такие же воры и лжецы? Вороватые крысы выбирают худшего из себе подобных. А потом скулят об обманутых надеждах и украденной стране, не имея сил выйти на площадь и сказать себе правду.

Мы сами украли у себя нашу страну. Существо на пьедестале, правящее нами, суть воплощение всего, на что мы способны. Любой на его месте поступил бы точно так же. Хотя, скорее, оказался бы хуже. Этот хотя бы не убивает нас по ночам. Большинство из нас убивали бы, получи такую возможность.

Многие из нас действительно делали это. После того, как мы похоронили великую страну, в которой выросли. Мы делили ее тело, вгрызаясь в самые лучшие куски, вырывая с мясом и кровью все, на что бросили свой алчный взгляд. И часто это была кровь наших друзей. Большая часть тех, с кем мы делили хлеб, попали на кладбище.

Кое-кому из них в этом помогли мы. Теперь мы сидим в правлении компаний, стоящих на их трупах. И рады, что нам повезло. Потому что карты могли выпасть иначе. И это значит, что получив власть, мы продолжали бы убивать. Мы убивали бы тысячами, а потом миллионами. И не смогли бы остановиться.

Поэтому мы выбрали того, кто смог нас остановить. Того, кто убил и пересажал в тюрьмы самых хищных и сильных. Того, кто не позволил нам перегрызть друг другу горло, и залить кровью страну. И в качестве платы за наши жизни, мы позволили ему взять лучшее. А себе нашли более мирные профессии.

Так что, его юбилей был нашим праздником. И юные подонки, кричавшие в микрофон площадную брань, бросали ее нам. Просто они не знали об этом. Они не знали, кто на самом деле украл у них страну. Потому что мы умеем скрывать правду. Но пора назвать вещи своими именами. Все равно они догадаются.

Они не читают наших книг. Они вообще ничего не читают. И я не уверен, что они вообще умеют это делать. Зато они умеют любить. И еще лучше могут ненавидеть. Сегодня они любят друг друга, любят жизнь, любят будущее, живущее у них в сердце. И ненавидят нас. Наш мир лживых самовлюбленных отцов.

Они хотят, что бы им дали денег, и не учили жить. Они правы, потому что нам нечему учить их. Хотя мы и раздуваем щеки, кичась книжной мудростью. Мы не были мудры, и нам не была свойственна доброта. Мы не говорим правды, и не можем сказать ее даже себе. Но хотим, что бы они нас уважали.

Ни один из нас не получит уважения. Мы оставим мир, унеся с собой в могилу разрушенную страну. И избранный нами вождь здесь в сущности не причем. Это мы разрешили ему сделать это. Мы сделали его таким. И мы сделали бы таким любого. Мы смогли бы превратить в чудовище даже ангела.

Но он не ангел. Он позор и проклятие нашей страны. Дитя системы, созданной нашими прадедами, для того, чтобы истреблять лучших людей страны. Он ее наследник, и воплощение ее духа. Духа предательства и лжи. Духа чекистского подвала, доноса и пытки. И он оказался лучшим из того, что породил этот дух.

Теперь ему пора исчезнуть. А вместе с ним и его поколению. Поколению жуликов и воров, укравших страну, созданную подвигами и самопожертвованием предков. Наши дети унаследуют пустоту. Но сейчас они еще не знают этого. И поют на улицах. Они произносят слова, за которые наши отцы вымыли бы нам рот с мылом.

Они бросают эти слова нам. Потому что мы это заслужили. А наш вождь все равно умрет. Важно только, чтобы он не возродился. Чтобы поколение детей не впитало наш яд. Не переняло нашу мудрость и нашу ложь. И не бросилось рвать остатки страны, как это сделали мы двадцать лет назад.

Тогда они построят новую страну. И может быть, будут благодарны нам. За то, что не путались под ногами.

Открытое письмо Кощею

НА ШЕСТИСОТЛЕТИЕ КОЩЕЯ

Славься о Кощей, царь наш, и владетель земли нашей. Славься, ибо сегодня твой праздник. Ибо не всякому существу, и не каждый год, бог дозволяет встретить свое шестисотлетие. А тебе дозволил, и значит, благословил править нами дальше. Что не удивляет, ибо каков бог, таковы и избранные им. Мы же не избирали тебя, но ведь тебе это и не важно, ибо зачем народ благословленному небом.

Славься, о Кощей, и славься сам, ибо славить тебя по доброй воле и бесплатно не станет ни один порядочный человек. Так что, уж постарайся, что бы все слышали, как ты умеешь. Ведь что тебе люди приличные и их поношение? Если денно и нощно твердят нам, что пыль и прах они пред лицом твоим. И видишь ты их в обличии обезьян. Себе же предстаешь то в облике удава, то повелителем птиц.

Славься, о Кощей, и не парься о нас, ибо для забот есть у тебя подонки. Ты вылепил их из грязи по своему подобию, и воспитал по своему образу. Так что славят они на каждом углу, что ты им ближе отца. Впрочем, ты сам не хуже меня знаешь, что созданные по твоему образу мутанты не имеют ни чести, ни верности, ни веры, и чуть ты отвернешься и ослабнешь, обернут свое рыло против тебя.

За века, прошедшие со дня твоего прихода, ты поднял страну с колен и поставил ее в позу, назвать которую мне не позволяет образование. Ты утопил своих врагов в отхожем месте. Ты превратил в руины заводы и дороги, и построил себе дворцы. Ты прекратил в фарс выборы. Искоренил науку, народное образование, медицину и культуру. Ты распилил золотые горы, и съел все наливные яблоки.

Ты воистину велик. Так что, когда ты испустишь дух, у народа будет хороший повод для радости. Но ты не сделаешь этого. Потому что ты бессмертный и несменяемый. Ибо если не ты, то кто возьмет этот край под свою руку? Ведь за годы твоей власти все разучились принимать решения. К тому же, ты разрушил все, что было способно само позаботиться о себе. А тем, кто мог работать, укоротил руки.

Однако, сколько веревочке не виться, а все равно на ней висеть. Я знаю, что смерть твоя в яйце, и мне не важно, в каком именно. Ибо в ночь народного гнева тебе отрежут и то и другое. Однако, пока у тебя впереди еще два шестисотлетних срока. Так что, волноваться пока не о чем. Можешь расслабиться, и получать удовольствие от мастериц художественной гимнастики и членов общественной палаты.

Славься же, о Кощей. Правь нами еще два раза по шестьсот, и пусть твои нукеры не читают больше чужих писем. Ведь им может не понравиться то, что они там прочтут. Однако, просьба моя напрасна, так что, оставляю письмо открытым.

И, с днем рождения, Кощей. В конце концов, ты тоже человек. Хотя лучше бы ты действительно был кощеем.

Конкурс уродов

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, не стоит на путях грешных, и не сидит в собрании развратителей…»

Псалмы Давида, Псалом первый

Грешно человеку порядочному смеяться над физическими недостатками других. Особенно, если собственное тело его более чем в достатке, а члены оного не просто на месте, но и отлажены на совесть.

Иное дело, высокая потеха, вызываемая у нас недостатками интеллекта и морального чувства ближнего. Глупость и подлость людская испокон веку считаются законными мишенями для упражнений в сарказме.

И хотя обычай этот сам по себе сомнителен, я им воспользуюсь.

…

Итак, посетил я на днях одно публичное действо, называемое конкурс «Человек города». Главным инициатором его была одна маленькая, но гордая и пафосная телекомпания. Ее ведущие наконец научились складно говорить на родном языке в прямом эфире, а картинка обрела некое подобие гармонии. И возможно, это действительно повод для гордости… хотя последняя ничуть не нуждается в причинах.

Поводом конкурса был назван двадцатилетний юбилей этой компании. По случаю чего город наш и был ею осчастливлен. Под церемонию награждения и сопутствующую тусовку заняли центральный театр драмы, драматическим образом совместив ее с презентацией модельного ряда автомобилей известной немецкой фирмы. Видимо, в замысел организаторов входило придать делу ранг высокого искусства.

Пока статусные персоны награждали сами себя в полупустом зале, на площади установили сцену для ублажения смердов, в приличное общество не допущенных. Там народ причащался к вечному, созерцая на экранах происходящее внутри под комментарии ведущих. Странным показалось, что смердам так и не вынесли остатки с барского фуршета и не выкатили бочку квасу. Впрочем, они были счастливы и так.

Приятно удивило, что креатив не оскудел в умах организаторов, и все было оформлено очень мило, несмотря на мерзкую обстановку. Складно звучали названия номинаций, сочиненных с пионерским задором. Но более всего поражал подвиг дизайнеров, исхитрившихся вписать современное шоу в интерьер классического театра. В общем, вечер удался, хотя ума не приложу, какого рожна я туда поперся.

…

Победителями в различных номинациях были названы мэр и члены его команды. Возможно за то, что город перестали убирать, а транспортный коллапс обрел свою завершенную форму. Вспомнили и чиновников прочего ранга. Не остались без призов так же несколько бизнесменов, которые смогли себе это позволить.

Из творческой интеллигенции чести быть отмеченным удостоился один великий писатель, только что прославившийся публичными антисемитскими заявлениями и гимном, посвященным Сталину. И еще, пара приглашенных для массовки вполне приличных людей, которым почему-то было явно не по себе.

Я тоже чувствовал себя придурком на этом празднике жизни, и бежал, пряча глаза. Бежали со мной и другие. Шаги наши были стремительны, тела наклонены, словно на стометровке, а очи потупились долу. Думаю, каждый из нас заслужил свою минуту позора. И поделом. С кем поведешься, с тем и войдешь в историю…

Но поразило меня не наше немногочисленное и запоздалое бегство. А то, что не было стыдно всем остальным. Эти люди наслаждались собой. Они купались в собственном величии, представляя мир у своих ног. Они чувствовали себя героями, победителями, и солью земли русской… хотя, они всего лишь коровий помет.

А на следующее утро мы смыли его следы со своих одежд. И удивились тому, что с нами было вчера.

Сошествие мрака

Стоило мне ненадолго отлучиться, как на Россию сошел мрак. И не то что бы я горел желанием ее спасать, рвался в бой с силами зла, и бил копытом в предвкушении доброй драки. Просто, судя по всему, без нее не обойдется. А называя вещи своими именами, скажу, что попытка уклониться от решительных действий встанет для русского либерального общества дороже гражданской войны. Намного дороже.

Однако, по порядку. За прошедшее лето страна радикально изменилась еще раз. За прошлую зиму она совершила квантовый скачок из молчаливой тоски к вратам свободы. На ее проспекты пала тень цветных революций и в коие-то годы повеяло вольной мыслью. Но довершить прыжок не хватило сил. Теперь время катится вспять, создавая у героев недавних митингов ощущение наползающей безнадежности.

Осведомленность в сфере технологий управления массовым сознанием подсказывает мне, что это не случайность. Не усталость и разочарование от ускользнувшей победы. Не тоска по обманутым надеждам. Это рассчитанный эффект, на который работает сейчас вся система государственной власти. Мы находимся с ней в состоянии холодной гражданской войны, и это ответный удар империи.

Мы под ударом ее нового оружия. В эти дни, воспрянув после зимнего шока, государство пытается создать у нас ощущение сходящей лавины. Лавина катится, и кажется, что накроет с головой. Нам демонстрируют беспощадную силу и решимость бездушной машины. Как с конвейера один за другим сходят репрессивные законы. Пространство свободы неумолимо сжимается, вызывая чувство удушья.

Наступление ведется по всем фронтам. В лоб на наши свободы наступает закон. С фланга заходит церковь. Средневековье стоит у порога. Еще пара месяцев, и загорятся костры. Наука и основания разума превращаются в посмешище с помощью постановлений средневековых церковных соборов, судебных решений и магии перевода стрелок. Часы показывают столько, сколько прикажет им верховный правитель.

С другого фланга заходит ювенальная юстиция, угрожая самому святому. Либеральные взгляды и гражданскую позицию можно объявить несовместимыми с правом воспитывать собственных детей. С тылу тем временем подбираются цензоры. Фронда в социальных сетях и распространение не контролируемой информации в интернете могут быть уничтожены одним нажатием кнопки хоть завтра.

Власть говорит нам: «Я же предупреждала: не раскачивайте лодку, не будите во мне зверя, живите спокойно, приворовывайте если хотите - а ко мне не лезьте. Вы меня не трогаете - и я вас не трогаю. Не слушали, разбудили лихо – теперь и получайте по полной программе. Сейчас я вам покажу, что такое репрессивное государство в действии - и виноваты в этом только вы сами…»

...

Однако, все это – блеф. Пустые понты при плохом раскладе. Власть не имеет на данный момент ресурсов, что бы расправиться с вышедшим из под контроля обществом. Ни организационных, ни технических, ни моральных. И положение ее на самом деле близко к катастрофе. На что явно указывают все обстоятельства дела. Однако, нужные ресурсы еще могут быть ею найдены и отмобилизованы.

Поэтому сейчас, главная ее задача, это создать дымовую завесу. Выиграть время, и победить в информационной войне, доминируя психологически. Ее цель: создать у либерального общества ощущение сжимающегося вокруг горла железного кольца. Убедить всех, кому дорога свобода, что игра безнадежно проиграна, и вынудить сложить руки. А тем временем мобилизовать ресурсы и нанести удар.

И это значит, что сейчас главной задачей гражданских активистов будет следование классическому завету. «Не верить, не бояться, и не просить». И делать свое дело наилучшим образом, не смея поддаваться унынию. Очень важно выиграть эту холодную информационную войну раньше, чем власть переведет ее в горячую фазу. А для этого первую нашу победу мы должны одержать над собой.

Не бояться, не верить, не просить снисхождения. Мы знаем, что мы сделали, помним, для чего это начиналось, и понимаем, что нам еще предстоит впереди. И хватит ныть и сетовать на капризы погоды и на собственный неразворотливый народ. Нытье и отчаянье суть сегодня инструменты врага. Не позволяйте ему победить в вашей голове. Заставьте умолкнуть его голос. Он врет. Слушайте только себя.

…

И когда пойду я долинами страны своей, не убоюсь я зла, и не устрашусь лютости князей ее, и не ужаснусь людей ее, и не возоплю к мертвому богу ее. И не будет мне от них никакого вреда, ибо вольный человек сам себе бог, и сила и опора, и нет у него брони крепче и друга ближе, нежели он сам.